620
0
0
0
640
0
0
0
481
0
0
0
528
0
0
0
564
0
0
0
437
0
0
0
| QUOTE |
| А теперь возьмем поэта. О да, бедного поэта: возьмем горести бедного паршивого поэта. У поэта нету запаса материалов, нет у него уникальных ладов. Нет ничего, кроме слов, того же самого инструмента, которым весь клятый мир пользуется, чтобы выяснить, как дойти до ближайшей уборной, посредством которого люди отбарабанивают извинения за топорные предательства и бестолковые увертки, коими полнятся их заурядные жизни; у поэта нет ничего, только те же, все те же самые слова, которые ежедневно, в миллионах обличий и фраз, применяют для ругани, молитв, оскорблений, лести и вранья. Бедный паршивый поэт не вправе больше сказать «смежил» вместо «закрыл» или «отрок» вместо «подросток», от него ожидается, что он соорудит нам новые стихи из пластмассового, пенопластового сора, которым усеяны лингвистические полы двадцатого века, что он создаст свеженькое искусство из вербального презерватива, уже использованного в социальных сношениях. Диво ли, что время от времени мы ищем убежища в «дородстве», в «усладе», в «лазури»? Невинные слова, девственные слова, слова незахватанные и неизнасилованные, слова, само владение коими знаменует отношения с языком, подобные тем, в каких скульптор состоит с мрамором или композитор с нотоносцами. Не в том, разумеется, дело, что на кого-то когда-то все это производит впечатление. Все только и знают, что стенать насчет «герметичности» либо гордиться своим знакомством с эллипсичностью, непрозрачностью и аллюзиями, каковые, по их убеждению, сообщают любому сочинению глубину и богатство. Сволочная профессия, уж ты мне поверь. |
515
0
0
0
493
0
0
0
| QUOTE |
| Если называть режиссеров, благодаря которым захочется смотреть старые фильмы, то это будут Мартин Скорсезе и Питер Богданович (Peter Bogdanovich). Существует огромное количество фильмов, на которые они мне тем или иным образом раскрыли глаза. Например, в комментарии к фильму «Бешеный бык» (Raging Bull, 1980), Скорсезе упоминает Майкла Пауэлла (Michael Powell), а я никогда до этого не слышал о фильмах Пауэлла и Прессбургера (Pressburger). Думаю, что от Богдановича я узнал о Говарде Хоуксе (Howard Hawks) и Лео МакКэри (LeoMcCarey). Богданович видел все. У него был каталожный шкаф, металлические ящики которого были заполнены заметками. Каждый раз, когда он смотрел фильм, он заполнял на пишущей машинке карточку с указанием названия фильма, режиссера, сценариста, описанием, датой просмотра и своими соображениями о фильме. Он проставлял рейтинги. Когда смотрел фильм еще раз, вынимал карточку и добавлял примечание: «Посмотрел еще раз, на этот раз показалось лучше». Богданович начал это делать лет в 15. Но думаю, что он бросил это занятие в тот день, как отправился в Техас снимать «Последний киносеанс» (The Last Picture Show, 1971). Перестал, как только стал по-настоящему успешным режиссером. Думаю, первый режиссер, существование которого я осознал, был Альфред Хичкок, до этого я не понимал, кто такой режиссер. А тут мне помогла «Коллекция Альфреда Хичкока». Впервые я осознал, что есть такой парень, которого нет в фильме, но он изображен на коробке. Это все его рук дело. Я любил эти фильмы. |
477
0
0
0
526
0
0
0
| QUOTE |
| Тикали часы. На синем стекле окна теснились узоры мороза. Открытая тетрадь сияла на столе, рядом сквозила светом кисея сачка, блестел жестяной угол коробки. Слепцов зажмурился, и на мгновение ему показалось, что до конца понятна, до конца обнажена земная жизнь -- горестная до ужаса, унизительно бесцельная, бесплодная, лишенная чудес... И в то же мгновение щелкнуло что-то-- тонкий звук -- как будто лопнула натянутая резина. Слепцов открыл глаза и увидел: в бисквитной коробке торчит прорванный кокон, а по стене, над столом, быстро ползет вверх черное сморщенное существо величиной с мышь. Оно остановилось, вцепившись шестью черными мохнатыми лапками в стену, и стало странно трепетать. Оно вылупилось оттого, что изнемогающий от горя человек перенес жестяную коробку к себе, в теплую комнату, оно вырвалось оттого, что сквозь тугой шелк кокона проникло тепло, оно так долго ожидало этого, так напряженно набиралось сил и вот теперь, вырвавшись, медленно и чудесно росло. Медленно разворачивались смятые лоскутки, бархатные бахромки, крепли, наливаясь воздухом, веерные жилы. Оно стало крылатым незаметно, как незаметно становится прекрасным мужающее лицо. И крылья -- еще слабые, еще влажные -- все продолжали расти, расправляться, вот развернулись до предела, положенного им Богом,-- и на стене уже была -- вместо комочка, вместо черной мыши,-- громадная ночная бабочка, индийский шелкопряд, что летает, как птица, в сумраке, вокруг фонарей Бомбея. И тогда простертые крылья, загнутые на концах, темно-бархатные, с четырьмя слюдяными оконцами, вздохнули в порыве нежного, восхитительного, почти человеческого счастья. |
